Мэнсфилд-парк - Страница 137

137

Миновал день, за ним другой, но ничто не умаляло Фаннины страхи. Почта не принесла никакого опроверженья, ни публичного, ни частного. Не было второго письма от мисс Крофорд, которое объяснило бы первое; не было вестей и из Мэнсфилда, хотя тетушке давно уже пора написать. То был дурной знак. У Фанни едва ли осталась хотя бы тень надежды, которая ее успокоила бы, и она, глубоко удрученная, так трепетала, так стала бледна, что любая не вовсе равнодушная мать, кроме миссис Прайс, непременно бы это заметила; но вот на третий день раздался пугающий стук в парадную дверь, и ей опять вручили письмо. На нем стоял лондонский штемпель, и оно было от Эдмунда. «Дорогая Фанни, тебе известно наше нынешнее злополучие. Да поможет тебе Господь перенести свою долю его. Мы здесь уже два дня, но ничего не можем поделать. О них ни слуху ни духу. Ты, верно, не знаешь о последнем ударе — о побеге Джулии; она сбежала в Шотландию с Йейтсом. Она покинула Лондон за несколько часов до нашего приезда. В любое другое время это повергло бы нас в отчаяние. Теперь же это ничто, однако же серьезно отягчает наше положение. Отец, не сломлен. Трудно было на это надеяться. Он еще в силах думать и действовать; и я пишу по его просьбе, чтоб предложить тебе воротиться домой. Он очень этого желает ради маменьки. Я буду в Портсмуте на другое утро после того, как ты получишь это письмо, и надеюсь, ты будешь готова отправиться в Мэнсфилд. Отец хочет, чтоб ты пригласила с собою Сьюзен погостить у нас несколько месяцев. Уладь все по своему усмотрению; объясни, как сочтешь приличным; я уверен, ты почувствуешь всю меру его доброты, если он подумал об этом в такую минуту! Отдай должное его желанию, хотя, возможно, я выразил его не очень ясно. Думаю, ты отчасти представляешь мое теперешнее состояние. Беды обрушиваются на нас одна за другой. Я приеду ранним утром, почтовой каретою. Твой и прочее…» Никогда еще Фанни так не нуждалась в душевной поддержке. И никогда еще ничто так не поддерживало ее, как это письмо. Завтра! Уехать из Портсмута завтра! Ей грозит, да, конечно, ей грозит величайшая опасность, ибо в пору, когда многие несчастны, она будет несказанно счастлива. Общая беда принесла ей такую радость! Страшно ей стало, неужто она окажется глуха к этой беде. Уехать так скоро, быть призванной так милостиво, быть призванной ради утешенья, и с позволением взять с собою Сьюзен, столько счастья сразу… На сердце у ней стало горячо, и на время боль отступила, она не в состоянии как должно разделить горе даже тех, кому сочувствует всего более. Побег Джулии не слишком ее огорчил; она изумилась и возмутилась, но это не затронуло глубоко ни чувств ее, ни мыслей. Ей пришлось велеть себе задуматься о нем и признать, что это ужасное, прискорбное событие, не то за всеми волнениями, спешкой, радостными заботами, которые нахлынули на нее, она и не вспомнила бы о нем. Ничто так не облегчает горести, как занятие, деятельное, неотложное занятие. Занятие, даже печальное, может рассеять печаль, а Фаннины хлопоты исполнены были надежды. Ей столько предстояло работы, что даже чудовищный поступок миссис Рашуот (в котором теперь уже не оставалось ни малейших сомнений) не угнетал ее, как вначале. У ней недоставало времени чувствовать себя несчастной. Она надеялась, что не пройдет и суток, и она уедет; а до того надо поговорить с папенькой и маменькой, подготовить Сьюзен, собраться. Одно дело следовало за другим; день казался ей чересчур короток. Счастье, которым она оделяет и сестру, счастье, не слишком омраченное дурным известием, которое ей предстояло коротко сообщить родителям, их радостное согласие на поездку Сьюзен, общее удовольствие, с каким все, казалось, отнеслись к их совместному отъезду, и восторг самой Сьюзен — все это поддерживало ее настроение. Бедствие, которое постигло Бертрамов, на портсмутское семейство особого впечатления не произвело. Миссис Прайс несколько минут посокрушалась о своей бедняжке сестре… но во что сложить вещи Сьюзен — это занимало ее куда больше, ведь Ребекка унесла все сундуки и привела их в негодность, а что до Сьюзен, чье самое заветное желание так неожиданно сбылось, она не знала ни тех, кто согрешил, ни тех, кто страдал, но хотя бы не радовалась с утра до ночи, — можно ли ждать большего от добродетельной натуры в четырнадцать лет. Так как ничего, в сущности, не предоставили попечению миссис Прайс или заботам Ребекки, все делалось разумно, должным образом было завершено, и девицы были готовы к завтрашнему дню. Им бы хорошенько выспаться перед дорогою, но сон бежал от них. Кузен, который ехал за ними, чуть ли не полностию владел их взволнованными душами; одна была безмерно счастлива, другая в неописуемом смятенье. В восемь утра Эдмунд был у Прайсов. Девушки сверху услышали, как он вошел, и Фанни спустилась к нему. Мысль увидеть его тотчас же вместе с сознанием, что он, без сомненья, жестоко страдает, воскресили и ее прежние чувства. Он так близко от нее и несчастлив. Войдя в гостиную, она чуть не упала в обморок. Он был один, и тотчас шагнул ей навстречу, и вот уже прижимает ее к груди, и она только может разобрать: «Фанни моя… единственная моя сестра… теперь единственное мое утешение». Она не могла вымолвить ни слова, несколько минут не мог более вымолвить ни слова и он. Он отвернулся, пытаясь овладеть собою, а когда заговорил снова, хотя голос его слегка дрожал, но по всему видно было, что он старается взять себя в руки и решил впредь избегать каких-либо упоминаний о случившемся. — Ты завтракала?.. Когда будешь готова?.. Сьюзен едет? — вопросы быстро следовали один за другим. Он всего более стремился как можно скорей уехать. Когда дело касается до Мэнсфилда, время всегда дорого; а на душе у него было таково, что ему легчало только в движеньи. Условились, что он велит подать карету к дверям через полчаса; Фанни должна была позаботиться, чтоб они позавтракали и были полностью готовы. Сам он уже поел и не захотел остаться и откушать с ними. Он пройдется у вала и будет здесь вместе с каретою. И Эдмунд опять ушел, он рад был скрыться ото всех, даже от Фанни. Он выглядел совсем больным; видно, его снедала тревога, которую он твердо решил от всех утаить. Фанни так и думала, но это ее ужасало. Карета прибыла, и в ту же минуту Эдмунд опять вошел в дом, как раз вовремя, чтобы провести несколько минут с семейством Прайс и присутствовать — ничего не видя и не замечая — при весьма спокойном расставании семейства с отъезжающими дочерьми, и как раз вовремя, чтоб помешать им сесть за завтрак, который на сей раз с помощью необычных стараний был совершенно и полностью готов, когда карета только отъехала от дверей. Последняя трапеза в родительском доме весьма походила на первую; Фанни была освобождена от нее столь же радушно, как тогда приглашена к столу. Легко представить, какая радость и благодарность переполняли сердце Фанни, когда карета миновала городскую заставу, как сияло неудержимой улыбкой лицо Сьюзен. Однако сидела она впереди, и за полями капора улыбка была не видна. Поездка обещала быть молчаливой. Слуха Фанни часто достигали тяжкие вздохи Эдмунда. Будь они вдвоем, он, несмотря на все свои решения, открыл бы ей сердце, но присутствие Сьюзен вынуждало его замкнуться, а когда он попытался поговорить о материях безразличных, такой разговор быстро угас. Фанни не спускала с него озабоченных глаз, и, встретясь порою с ней взглядом, он ласково ей улыбался, и это утешало ее; но в первый день поездки она не услыхала от него

137